- Свят-свят-свят! – сухонькая старушка, только что отворившая калитку, чтобы совершить ежевечерний променад по улице, мелко перекрестилась, наблюдая, как у противоположного дома вместо большой серебристо-дымчатой кошки с кисточками на ушах, с укрытой белой пушистой шалью снега, земли поднимается женская фигура в шубке из чёрно-бурой лисы. -  Сгинь, пропади, нечистая сила! – и шустро юркнула назад к себе.
«Как бы святой водой не облила!» – хмыкнула Мара, накинула на плечо ремень сумки и достала из кармана два ключа на простом железном колечке, с небольшим костяным брелком – сидящий волк, воющий на луну. – «Интересно, когда Лют дом покупал, ему скидку на соседку, которая терпеть не может навцев, сделали?»
Ключ с тихим шорохом повернулся в замке - Мара взялась за кольцо и ворота открылись, пропуская девушку. Войдя внутрь, Мара прислонилась спиной к резным плахам, чтобы привыкнуть к изменившемуся миру. Возвращение в человеческий облик для неё до сих пор было поворотом клинка в незаживающей ране: «каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье», - примерно так, ведь становясь рысью, она вновь обретала способность видеть, пусть и по-другому.
«Ничего не поделаешь, я должна быть благодарна даже за такую возможность, но Боги, как же это тяжело», - постояв немного, девушка осторожно направилась вперёд по расчищенной и хорошо утоптанной дорожке. – «Как там Рей? Епифан обещал за ним присмотреть», - при мысли о любимце на душе стало невесело: совесть чувствительно покусывала Мару, но она никак не могла взять пса с собой. Времени до возвращения отца у неё было в обрез – только чтобы собрать самые необходимые вещи и сделать ноги через чёрный ход из кухни.
Один шаг, второй, третий – Мара отсчитала нужное количество, протянула руку,  дотронувшись до точёной балясины, передвинула ладонь вверх и уверенно взялась за перила. Поднялась по ступенькам на крыльцо и, открыв вторую дверь, переступила через порог.
Дом встретил её той особой тишиной, которая устанавливается в мало обжитых помещениях в отсутствие хозяина. Будь у Люта домовик, Мара сказала бы что он присматривается и прислушивается к гостье, но пока что ни один хранитель очага не рискнул поселиться у некроманта. И на лёгкие, почти неслышные шаги девушки откликалось только слабое, едва заметное эхо, к которому Мара бдительно прислушивалась: в доме кузена она до этого была всего пару раз.
«Если Лют уже успел побывать в мебельных лавках, к его приходу я буду вся в синяках», - мрачно усмехнулась княжна, входя на кухню. – Кажется, стол был где-то справа. Нет, сначала надо руки помыть, а раковина как раз напротив».
Через несколько минут на стол вальяжно улёгся большой пергаментный пакет, тщательно укутанный в вышитое полотенце и источающий заманчивый запах свежей выпечки. Хозяйничать в посудном шкафу Мара не рискнула, да и особой нужды не было – заговоренное полотенце не даст пирожкам остыть до прихода Люта.
«Ну вот, теперь Люту можно не готовить ужин, а мне остаётся сидеть тихонечко, как мышка в сыре. Надеюсь, я не испортила ему никаких планов на вечер…», - Мара сердито прикусила губу, вспомнив один такой «план», ходивший на шпильках и гордившийся размером бюста, и тут же улыбнулась: «А удар с правой у меня оказался крепче».
Программа-минимум на сегодня у Мары была простая – выспаться. Прошлую ночь княжна провертелась как уж на сковородке, так и не сомкнув глаз, а весь день убила на дело о контрабанде в особо крупных размерах. Прав, расследующий дело, оказался таким жутким формалистом, что в пятый раз перепечатывая отчёт, Мара страстно мечтала превратить его в лягушку и подарить земноводное французскому ресторану.
Программа-максимум – обосноваться у Люта на пару дней, пока отец не остынет.
И если максимум ещё был под вопросом, то выполнять минимум Мара начала немедленно, благо диван у Люта в гостиной был удобный, девушка помнила его ещё по комнате кузена в доме Темновых. Подушку Мара позаимствовала прямо из спальни - занять кровать у неё наглости не хватило – а вместо одеяла прекрасно подошёл клетчатый сине-зелёный плед.
«Похоже, Лют диван зачаровал», - укрывшись пледом почти до самого носа, Мара уснула едва ли не прежде, чем её голова коснулась подушки.

Будучи классической «совой», на дух не переносившей ранние вставания, - не говоря уже о том, что в законный выходной вытащить княжну Галицкую из постели раньше одиннадцати или полудня было возможно лишь в случае потопа или пожара - Мара, как ни странно, просыпалась очень легко. Вот и сейчас девушка сразу открыла глаза с ясным ощущением того, что она в доме больше не одна – вернулся хозяин. В том, что это не Софья, хотя у самой младшей Темновой  тоже был ключ, Мара была уверена даже не на сто, а на двести процентов – Лютослава она безошибочно чувствовала в любой толпе. «Сердцем чуешь», - однажды, загадочно улыбнувшись, сказала её бабка по отцу – вдовствующая княгиня Чернава Галицкая, нынешняя старшая волхва Матери Мёртвых.
Откинув плед, Мара приподнялась на локте, потом села, чуть вздрогнув – после тёплого гнёздышка пол обжёг ступни холодком, а шерстяные носки, связанные бабушкой, затерялись где-то на дне сумки: «Ладно, потом найду», – и, прислушиваясь к шуму льющейся поблизости воды, быстро переплела волосы, пригладив несколько выбившихся во время сна прядей.
«Умыться тоже не помешало бы», - девушка улыбнулась, вспомнив какая суматоха по утрам поднималась в семейном гнезде Темновых: двоюродные сёстры почему-то предпочитали одну и ту же ванную комнату, действуя по принципу «кто первым встал…» и постоянно устраивали в дверях кучу малу. Визг и писк взлетали до небес, поднимая на ноги весь дом, а наводить порядок почти всегда приходилось Люту.
Мара одёрнула пушистый розово-сиреневый свитер, поднялась – шум воды стих, сменившись шорохом открывшейся и закрывшейся двери - и, выйдя на порог гостиной, замерла, придерживаясь за косяк: «Интересно, Лют уже знает?»
Наверное, стоило бы дать кузену сначала поесть, а уже после ужина выложить новости и попросить убежища, но почему-то Маре казалось, что Лют в курсе – такие вести разлетаются быстро: «Олег точно мог всё рассказать ещё вчера – ему эта затея со смотринами с самого начала не понравилась, а с кем ещё он мыслями поделится, как не с Лютом? Да и мама, скорей всего, сразу же связалась с тётей Живой. Теперь они вместе начнут искать мне партию из своих, но пара месяцев передышки у меня должна быть».
Вздохнув, Мара коснулась кольца с рубином на правой руке: «Почему оно не обручальное…», но все смятенные мысли тут же улетучились, как сдутые ветром осенние листья:
- Лют! – девушка шагнула навстречу кузену – ему единственному она смотрела в глаза даже после того, как потеряла зрение – и обняла. Всё случившееся – и неудавшиеся смотрины, и гнев отца – сразу стало ненужным и неважным. Всё, кроме него:
- Я соскучилась.

Отредактировано Мара Галицкая (2017-03-21 17:39:22)

«Остановись мгновенье, ты прекрасно!» - эта мысль едва не стоила Фаусту души, но Мара очень хорошо его понимала. Если бы она могла, сама заставила бы время замереть, чтобы навсегда остаться рядом с Лютом, в кольце его рук. Увы… О чём-то большем, чем родственное объятие или поцелуй в лоб, вот как сейчас, Мара могла разве что мечтать, да и то, закрывшись на ключ в своей комнате. А сны, так на то они и сны – воплощают то, чему не суждено сбыться.
«Мне не быть для тебя*
Ни волшебной звездой, ни богиней,
Я твой друг, Арлекин,
Потому и доводится мне
Быть гораздо умней,
Чем положено быть Коломбине,
И гораздо добрей,
Чем положено просто жене», - неожиданно вспомнился девушке куплет песни из какого-то сериала, притащенного Олегом из мира неодарённых. Очень похоже, только она сестра, двоюродная, но общей крови это не отменяло, и ничего с этим не поделаешь. Остаётся лишь успокоиться и довольствоваться тем, что есть: «А если бы я сейчас его поцеловала? Лют, наверняка, решил бы, что я сошла с ума!»
Миг смятения прошёл и Мара улыбнулась, без раздумий вкладывая руку в ладонь Лютослава. Такое откровенное признание своей незрячести девушка позволяла себе проявлять лишь с двумя людьми: Лютом и отцом. Для всех остальных – даже Ростислава и Олега – почти всегда мягко, но решительно звучало: «Я сама!»
Правда, чаще всего, князь Даниил за руку уводил дочь с праздника Купалы, когда заканчивались хороводы и игры и, одна за другой, начинали исчезать парочки. Внук неизвестно от какого отца, хоть и зачатый в священную ночь, князю Галицкому был не нужен.
- Извини, что свалилась как снег на голову, Лют, но так получилось. Чай – это замечательно. Кстати, - Мара инстинктивно повернула голову, когда в комнате вспыхнул свет, - на столе я пирожки оставила – с мясом и с яблоками. Анфиса, похоже, догадалась куда я собираюсь – сложила в пакет чуть ли не весь противень и всё время повторяла: «мальчика надо накормить как следует, он ведь один живёт, небось, только консервами и питается». Так что придётся тебе съесть всё.
На кухне Мара предпочла не путаться под ногами и молча скользнула на стул, устремив невидящий взгляд куда-то в угол, пока Лют готовил чай. Обернулась девушка лишь на стук кружки, коснувшейся дном столешницы, тонкие ноздри дрогнули, уловив аромат клубничного варенья:
- Лют, - Мара обхватила кружку целиком, грея ладони, - из всей семьи только ты точно помнишь, что я люблю чай не с сахаром, а с вареньем, все остальные – даже мама – каждый раз спрашивают, - умолкла, отпила пару глотков и глуховато спросила, - можно у тебя пожить пару дней? Я вчера в очередной раз разочаровала отца, - товар и купец не сошлись -  пока не успокоится, лучше на глаза не показываться. А вот если в новый год вторую колоду подкинут** – он меня точно за косы замуж потащит.
«Идиотка! – тут же обругала себя Мара, - не могла язык придержать!»
Про то, что единственную дочь князя Галицкого на весь Китеж собирались ославить старой девой, не знал никто, кроме семьи. «Подарочек» сгорел в печи, а Ростислав и Олег неделю искали шутника, и кажется, нашли, потому что никаких слухов по городу не поползло.   
   
*Н. Сосновская «Колыбельная после карнавала» (саундтрек из сериала «Принцесса цирка»).
**Колоду подкидывали в новогодние праздники засидевшейся в невестах девушке.

- У Анфисы невкусной еды не бывает, не зря же её в новый ресторан от нас перезвать пытались, - Мара почти по-кошачьи фыркнула, пояснила, - тому бедолаге, который ей это предложил, по хребту ухватом досталось, - и протянула руку к блюду с пирожками. Рубиновое сердце на пальце девушки вдруг сверкнуло из глубины ярким огоньком, словно подмигнув Лютославу: уж оно-то точно знало, о ком все мысли и мечты хозяйки, только сказать не могло. 
Много времени выбор не занял – очень уж заманчиво благоухала сладость яблок, смешанная с пряной нотой корицы. Мара ухватила пухленький пирожок, коснувшись отметки, и по губам девушки скользнул скупой проблеск улыбки: Анфиса теперь делала знаки на любой закрытой выпечке, чтобы деточка не ошиблась в начинке и взяла именно то, что хочется.
Мара откусила кусочек, но тающая во рту выпечка едва не встала комом в горле, когда по спине девушки волной прошёл холод. Мара кожей ощутила напряжение, плеснувшее от Люта, едва она упомянула смотрины. Но всё схлынуло так же внезапно, как и накатило: Лют снова закрылся и девушке почему-то отчётливо представилась гладь непроницаемо чёрного омута – что там в глубине не узнаешь, пока не прыгнешь с головой.
В ответе Люта она не сомневалась, но сердце всё равно забилось так, что, наверное, было слышно в другом конце дома:
- Спасибо, Лют, только, - Мара снова улыбнулась, с лёгким лукавством, чуть склонив голову к плечу, - осторожней в формулировках. Вдруг поймаю тебя на слове, да решу остаться навсегда, – и вздохнула про себя: «осталась бы с превеликим удовольствием, вот только… зачем же ещё Лют дом купил, как не выбраться из женского царства, так что лучше не злоупотреблять гостеприимством. Прямо хоть рысью оборачивайся», - в синих глазах девушки на мгновение вспыхнули янтарные огни и тотчас погасли.
Самое главное было высказано - Мара, доев пирожок, отпила из кружки и чуть не свалилась со стула, услышав кузена:
- Лют, ты никак в свахи решил податься? - княжна сжала ручку так, что побелели пальцы. – Пока этого лучшего ждать буду, вся жизнь пройдёт. Это ты, Ростислав и Олег можете гулять до седых волос, а у меня другая ситуация. Я детей хочу – их в пятьдесят лет не рожают, -  прикусила губу, чтобы не выпалить: «Лучше тебя никого нет и не будет!», и свободной рукой принялась задумчиво рисовать на столешнице узоры. – Теперь мамина очередь потенциального зятя выбирать, если я сама никого не найду.
Можно было, конечно, перевести разговор на сердечные дела Люта, но до такой степени мазохизма Мара ещё не дошла, тем более, что постоянной женщины пока рядом с ним не было.
Допив чай и выловив из кружки клубнику, Мара отнесла посуду в раковину, помыла – несмотря на полный штат прислуги избалованными барчуками молодые Галицкие не были: правило «встал из-за стола – убери за собой и вымой посуду» соблюдалось строго. Но возвращаясь к столу, запнулась за ножку стула и, не удержав равновесие, приземлилась на колени к Лютославу:
- Извини...

Отредактировано Мара Галицкая (2017-03-10 20:50:23)

Вот что получается, когда гонишься за двумя зайцами одновременно. В случае Мары зайцы именовались весьма прозаично: «думать» и «идти».
Собственно говоря, за фразу Люта о том, что ей не пятьдесят и время ещё терпит, Мара зацепилась только для того, чтобы прогнать из головы совершенно другие мысли, которые в обычное время старательно запихивались в самый дальний и тёмный угол сознания, зато навёрстывали своё в снах. И, пока девушка мыла кружку, клубочек невесёлых дум разматывался всё быстрей…
Рассуждая с позиции трезвого прагматизма, как и полагается представительнице княжеской семьи, где «хочу» очень рано и в большинстве случаев, девяносто восемь процентов из ста, превращается в «надо», Мара, не особо раздумывая, могла бы выйти замуж за любого из представленных кандидатов – кровь была если и не во всех княжеская, то достаточно благородная, чтобы брак не считался мезальянсом. Да и ночью серы не только кошки, но и мужчины тоже, тем более, что ночь Маре была обеспечена практически круглосуточная. А дальше по пословице: «стерпится, слюбится», но даже если и нет, будут дети.
Но именно сейчас, рядом с Лютом, Мара до боли ясно и пронзительно поняла, что поступи она так, как хочет, нет, откровенно жаждет, её семья, - и это будет конец. Она не просто согнётся, она сломается окончательно и бесповоротно, переступит грань и перестанет быть собой. 
Прозрения, однако, штука коварная – настигают в самый неподходящий момент. Немудрено, что Мара споткнулась, было бы хуже, если бы влетела в стену. Люту такое неожиданное дополнение кухонного интерьера, как фреска из кузины, вряд ли пришлось бы по вкусу и уж точно не способствовало бы приятному аппетиту.
Но все эти, без сомнения, умные мысли быстро, чуть ли не со скоростью света, улетучились прочь от сумасшедше близкого ощущения Люта, его тепла и его объятий. 
Последний раз Мара оказалась у него на коленях года три назад, и уж этот-то случай, она точно не сможет забыть до гробовой доски.
Лежишь себе рысью, вдоволь напрыгавшись за опавшими листьями, никого не трогаешь, мирно греешься на уютном осеннем солнышке, даже кисточки на ушах разомлели и тут, откуда ни возьмись, накидывается чья-то мелочь – дело было на большом семейном сборе – с радостным воплем: «Кися, иглать!»
Кися терпела и когда малолетний бандит за шерсть теребил, и когда верхом влез, и даже покатала пару кругов по поляне, но простите, когда тебе пытаются оторвать хвост, этого даже ангел не выдержит, а уж кися и подавно.
Дитё, аккуратно съехавшее на землю, получило в качестве прощального напутствия шлепок лапой, естественно, с убранными когтями, а кися срочно сделала ноги через чёрный ход и - по запаху - в библиотеку. Лют, конечно, удивился, когда Мара свалилась ему на колени, как была, но прогонять и требовать, чтобы обернулась человеком, не стал…
Девушка улыбнулась, возвращаясь из воспоминаний: «Да, было дело!» и замерла, чувствуя на себе взгляд Люта. Она не видела его лица и не могла сказать точно, что изменилось, но чувствовала это изменение всем существом.
«А что я теряю? В самом худшем случае, Лют пошлёт меня к чертям и выставит за дверь! Но лучше один раз рискнуть, чем потом всю жизнь сидеть и думать: “Вот если бы я тогда решилась…“».       
Ладони Мары легли на плечи Лютослава, скользнули вперёд, смыкаясь на шее и превращая их объятие в двойное, и девушка, подавшись вперёд, коснулась его губ отнюдь не родственным поцелуем.